Подпольные записи. "Газета"
В Инженерном корпусе Третьяковской галереи открылась ретроспектива Вячеслава Калинина - художника-нонконформиста, фантазера и гротескного бытописателя московской артистической богемы 1960-1980-х годов. Пересмотреть картины художника так же приятно, как прослушать старую фонограмму бардовских песен.
Выставку Вячеслава Калинина Третьяковка сделала своевременно. Не только потому, что подходит 70-летний юбилей художника, но еще и оттого, что многие реалии, на которых основаны живописные байки старожила Замоскворечья, стремительно исчезают. В центре почти не осталось мастерских-развалюх, липких пивнушек-столовок и коммуналок-клоповников. Но еще остались те, кто все это помнит: ветераны подвальных выставок в горкоме графиков на Малой Грузинской и их вошедшие в солидный возраст почитатели и подружки. Им в основном и адресована нынешняя выставка.
Молодому же зрителю, чтобы проникнуться своеобразным обаянием калининских картин, нужно представить себе ту атмосферу сереньких деньков, сквозь которую пробивались радости в виде доставшейся по случаю журнальной перепечатки булгаковского «Мастера и Маргариты», переписанной на магнитофонной пленке новой песни Высоцкого или просто хорошо усвоенного в кругу друзей напитка «777». После всего этого жизнь приобретала не только смысл, но и краски. Что и демонстрирует безудержная, типично российская кисть Калинина, торопящегося выговориться, пока не выветрилось вдохновение.
С помощью этой картинной скороговорки художник успевает рассказать о своих розовых или кошмарных снах, в которых его музы то летают над городом, то покоятся в гробах, а сам художник предстает то счастливым забулдыгой, то эдаким утонченным Модильяни, фланирующим на фоне церквей Замоскворечья.
Как у всякого бытописателя, у Калинина множество изображений коллег по творчеству и друзей по жизни - коллекционера нонконформистов Леонида Талочкина, художников Анатолия Зверева, Владимира Немухина, Дмитрия Плавинского и других, которых он рассаживает на карусели своих живописных фантасмагорий.
В принципе бытописательство богемы в советские времена не было под запретом. Другое дело, как оно подавалось к столу худсоветов. Например, если опрятные художники из СХ СССР чинно под гитару грезят Рокотовым и Вишняковым, как на картинах Татьяны Назаренко, то это считалось вполне допустимым. Когда такие же персонажи (правда, с помятыми физиономиями) собираются по трое, как у Калинина, то сомнительность сцены для выставкомов была очевидной. И хотя известным синдромом периодически страдали многие мастера кисти и резца, официальная и неофициальная богема строго различались, как некогда реестровые и нереестровые казаки. Если члены официального Союза художников, как примерные ученики, обычно сидели по домам (например, домам творчества), то неофициалам, как школярам-прогульщикам, доставалась улица.
Так и у Калинина в фантастическую круговерть московской жизни втягивались самые разные персонажи: от друзей, соседей, домочадцев до случайных, колоритных типажей, которых художник намеренно состаривал так, чтобы они походили на морщинистых фламандских и голландских бюргеров. Стилизация под музейное искусство - один из излюбленных приемов художников той части андерграунда, которая и не помышляла угнаться за актуальным искусством, а работала на сугубо местную пеструю тусовку. На ту аудиторию, где вперемежку листали импортные альбомы Дали, Босха и Модильяни, читали ксерокопии Булгакова и Гумилева, хохотали и тосковали под Высоцкого и Бориса Рубашкина и отплясывали под цыганщину.
Время этой аудитории, разумеется, прошло. Но подобно тому, как иной раз хочется поставить на проигрыватель старую пластинку, так и время от времени должно возникать желание пересмотреть написанное Вячеславом Калининым.
Михаил Боде
